ОНА:
Когда мне будет восемьдесят пять,
Когда начну я тапочки терять,
В бульоне размягчать кусочки хлеба,
Вязать излишне длинные шарфы,
Ходить, держась за стены и шкафы,
И долго-долго вглядываться в небо,
Когда все женское,
Что мне сейчас дано,
Истратится и станет все равно — Уснуть, проснуться, или не проснуться.
Из виданного на своем веку
Я бережно твой образ извлеку,
И чуть заметно губы улыбнутся.
ОН:
Когда мне будет восемьдесят пять,
По дому буду твои тапочки искать,
Ворчать на то, что трудно мне сгибаться,
Носить какие-то нелепые шарфы
Из тех, что для меня связала ты.
А утром, просыпаясь до рассвета,
Прислушаюсь к дыханью твоему,
Вдруг улыбнусь и тихо обниму.
Когда мне будет восемьдесят пять,
С тебя пылинки буду я сдувать,
Твои седые букли поправлять,
И, взявшись за руки по скверику гулять.
И нам не страшно будет умирать,
Когда нам будет восемьдесят пять…
Я пишу: «Вот, пеку пирог и варю компот».
В комментариях мне отвечают:
— Вот!
У тебя, значит, мирная жизнь, компот,
А ты знаешь, что в мире война идет?
Я пишу: «Посмотрите, вот это — кот.
Он смешной и ужасно себя ведет...»
В комментариях мне отвечают:
— Чёрт!
Как ты можешь?
Там-то и там-то погиб народ!
Я пишу: «Я кормила птенца дрозда.
Еле выжил, поскольку упал из гнезда».
А мне пишут:
— Какого такого дрозда?
— Ты, наверное, с глузду съехала, да?
Ты не знаешь, что с рельсов сошли поезда,
Есть ли дело нам до птенца дрозда?
И напишешь однажды: «Лежу в траве,
Мысли глупые скачут в моей голове...»
И внезапно на это придет ответ:
Я считал, что я мёртв. Оказалось, нет:
Я читал про кота, про дрозда, компот:
Это значит, что жизнь у других идет.
Это значит: ещё существует шанс.
Для таких, как мы.
Для меня.
Для нас.
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
Cолнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовет купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый.
Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.
Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
Только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
Мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто–нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
Каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата,
Горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
Все друг при друге — и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.
Яблоко съелось, ушел состав, где–нибудь едет в Ниццу,
Я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
«Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время.
Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу.
Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза–бойницы,
Ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
Кто–нибудь ждет меня во дворе, кто–нибудь — на десятом.
Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
Время к полуночи… сладко баюкает ночь…
Дом погружается в сны… как печенье в глазурь шоколадную…
И, огрызаясь лениво, заботы с тревогами прочь
Вяло, но всё же бредут, под замок, в самый край подсознания…
Время из ртути живой превратится в сироп,
Ленностью томной наполнится дом… и покоем…
Тихо… дыхание спящих… и кошка мурлычет у ног…
Роли отыграны, можно побыть собою …
Женщина призраком тихо по дому пройдёт,
Сны не тревожа, укроет детей одеялом.
В кухне призывно вскипающий чайник поёт,
Ждёт шоколадка заветная… время настало…
Свечка горит… можно просто смотреть на огонь…
Можно читать… можно просто мечтать… фантазировать…
В мир виртуальный зайти, заглянув в телефон,
Плакать… смеяться… любить или иронизировать…
Время, когда никому ничего не должна.
Эти минуты самою собой ей обещаны
Чтобы отдохнуть, чтобы изредка… просто одна…
Время пришло… лишь её… Время женщины…
Когда мне будет восемьдесят пять,
Когда начну я тапочки терять,
В бульоне размягчать кусочки хлеба,
Вязать излишне длинные шарфы,
Ходить, держась за стены и шкафы,
И долго-долго вглядываться в небо,
Когда все женское,
Что мне сейчас дано,
Истратится и станет все равно —
Уснуть, проснуться, или не проснуться.
Из виданного на своем веку
Я бережно твой образ извлеку,
И чуть заметно губы улыбнутся.
ОН:
Когда мне будет восемьдесят пять,
По дому буду твои тапочки искать,
Ворчать на то, что трудно мне сгибаться,
Носить какие-то нелепые шарфы
Из тех, что для меня связала ты.
А утром, просыпаясь до рассвета,
Прислушаюсь к дыханью твоему,
Вдруг улыбнусь и тихо обниму.
Когда мне будет восемьдесят пять,
С тебя пылинки буду я сдувать,
Твои седые букли поправлять,
И, взявшись за руки по скверику гулять.
И нам не страшно будет умирать,
Когда нам будет восемьдесят пять…
• 29 января 2017, 15:40
Я пишу: «Вот, пеку пирог и варю компот».
В комментариях мне отвечают:
— Вот!
У тебя, значит, мирная жизнь, компот,
А ты знаешь, что в мире война идет?
Я пишу: «Посмотрите, вот это — кот.
Он смешной и ужасно себя ведет...»
В комментариях мне отвечают:
— Чёрт!
Как ты можешь?
Там-то и там-то погиб народ!
Я пишу: «Я кормила птенца дрозда.
Еле выжил, поскольку упал из гнезда».
А мне пишут:
— Какого такого дрозда?
— Ты, наверное, с глузду съехала, да?
Ты не знаешь, что с рельсов сошли поезда,
Есть ли дело нам до птенца дрозда?
И напишешь однажды: «Лежу в траве,
Мысли глупые скачут в моей голове...»
И внезапно на это придет ответ:
Я считал, что я мёртв. Оказалось, нет:
Я читал про кота, про дрозда, компот:
Это значит, что жизнь у других идет.
Это значит: ещё существует шанс.
Для таких, как мы.
Для меня.
Для нас.
• 22 января 2017, 22:15
В подвале, среди барахла и картонок,
у серенькой кошки родился котёнок.
Беспомощно тычась в пушистую шкурку,
беспечно сосал он счастливую Мурку.
И кошка, к сыночку прижавшись бочком,
ласкала шершавым своим язычком.
Негромкую песню ему напевала
и всё целовала его, целовала…
А где-то смеялись и плакали люди,
а где-то из страшных палили орудий,
политики Землю делили на части,
и кто-то мечтал о богатстве и власти…
И только в подвале, под старой доской
Царили гармония, мир и покой.
И серая Мурка была, несомненно,
Для новорожденного — центром вселенной.
© Мария Попова
• 22 января 2017, 22:12
Аля Кудряшева
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
Cолнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовет купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый.
Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.
Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
Только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
Мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто–нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
Каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата,
Горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
Все друг при друге — и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.
Яблоко съелось, ушел состав, где–нибудь едет в Ниццу,
Я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
«Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время.
Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу.
Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза–бойницы,
Ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
Кто–нибудь ждет меня во дворе, кто–нибудь — на десятом.
Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
• 22 января 2017, 03:11
Время женщины.
Время к полуночи… сладко баюкает ночь…
Дом погружается в сны… как печенье в глазурь шоколадную…
И, огрызаясь лениво, заботы с тревогами прочь
Вяло, но всё же бредут, под замок, в самый край подсознания…
Время из ртути живой превратится в сироп,
Ленностью томной наполнится дом… и покоем…
Тихо… дыхание спящих… и кошка мурлычет у ног…
Роли отыграны, можно побыть собою …
Женщина призраком тихо по дому пройдёт,
Сны не тревожа, укроет детей одеялом.
В кухне призывно вскипающий чайник поёт,
Ждёт шоколадка заветная… время настало…
Свечка горит… можно просто смотреть на огонь…
Можно читать… можно просто мечтать… фантазировать…
В мир виртуальный зайти, заглянув в телефон,
Плакать… смеяться… любить или иронизировать…
Время, когда никому ничего не должна.
Эти минуты самою собой ей обещаны
Чтобы отдохнуть, чтобы изредка… просто одна…
Время пришло… лишь её… Время женщины…
Анна Калина
• 12 января 2017, 19:39
Мне снился сон: под звёздной рябью.
Как в поле крест стою одна я,
Я проклинаю долю бабью,
За всех живущих проклинаю.
За тех, кто плачет ночь в обиде,
За тех, кто в крик кричит рожая,
За тех, кто слёз своих не видит,
Весь век в дорогу провожая.
За стервенеющих на кухне,
За увядающих до срока,
За тех, чей праздник рано рухнет,
Чья удаль облетит без прока.
За беззаветных и кичливых,
Земных забот хлебнувших вволю,
За несчастливых и счастливых
Я проклинала бабью долю.
За всех, рождённых с искрой Божьей,
Что век тянуть упряжку рабью,
За всех, кто мог бы-да не может,
Я проклинаю долю бабью…
Проснулся я от плача дочки,
Вставало солнце в чистом небе,
Благословляя мой бессрочный,
Мой трудный, но прекрасный жребий!!!
И. Снегова