Я знала Юлю совсем молодой девушкой.
Она всегда была серьёзной. Училась на инженера, потом работала. Ходила с друзьями в походы, в том числе дальние и довольно тяжёлые.

Говорила так:

— Катерина, понимаете, я люблю природу.

Я невольно улыбалась. Она на улыбку не отвечала, уточняла:

— Любовь — действенное чувство. Да, в лесу я соблюдаю все правила пожарной и прочей безопасности, сжигаю, закапываю то, что может быстро разложиться, увожу трудно разлагаемый мусор с собой, вырастила сколько-то деревьев. И всё же мне кажется, что этого мало.

— Юля, — говорила я, — природоохранных радикалов — пруд пруди.… Убей лесоруба, спаси дерево. Выпустим на свободу всех лабораторных крыс, дрозофил из пробирок и дрожжи из чашек Петри.
В моей собственной жизни баррикад не сложилось, но от участников штурма и обороны нашего Белого дома (или тех, кто себя за них впоследствии выдавал) я знала, что всё это весьма духоподъёмно, а литература и картины в Эрмитаже и Русском музее дали мне понимание степени архетипичности процесса.
К тому же то и дело доводилось читать статьи про озабоченных экологией людей, которые использовали лишь то, что другие выбросили на помойку, или разводили кур и брюкву на окраинах мегаполиса, или жили в домике на дереве. Вариантов масса.

— Но понимаете, Катерина, всё дело в том, что я-то совершенно не радикал и никакого стремления к жизни на баррикадах или вблизи помойки не имею, — объясняла Юля.

— Тогда придется ещё думать, — соглашалась я.

Жилья от родителей Юле не досталось, пришлось зарабатывать самой. С её любовью к природе ей хотелось дом, а не квартиру. Однако её работа — в городе. Земля в пригороде Петербурга очень дорогая.

Юля вышла замуж за Илью. Илья тоже был инженером и разделял её взгляды на мир. Они вместе купили участок земли и стали постепенно строить дом.
— Там, где мы строим дом, сравнительно недалеко, есть очень красивое лесное озеро, — рассказывала мне Юля. — Но поскольку это близко к городу, там огромная антропогенная нагрузка. Люди приезжают на машинах на пикники, приходят из соседних поселков. Шашлыки, музыка. Сожжённая и вытоптанная трава, туалетная бумага по кустам, сломанные деревья, кучи мусора. Прямо зрелище экологической катастрофы.
— Понимаю, видела такое не раз, — вздохнула я. — И озеро это знаю. Очень обидно, жалко его и вас. Вы сами всегда очень аккуратны в природопользовании, живёте рядом с озером, а отдохнуть на нём невозможно — одни отрицательные эмоции.

— Мы с Ильёй ездим туда на машине каждое воскресенье, — сказала Юля. — Проводим там от двух до трёх часов.
— Да?! — удивилась я.

— Мы привозим восемь больших чёрных пластиковых мешков — больше у нас просто в машину не помещается, надеваем перчатки, ходим и собираем мусор. Потом складываем мешки в машину, отвозим их на свалку. В общей сложности получается от четырёх до пяти часов в неделю. Мы решили — так правильно.

— Вы там вёдете какую-то агитационную природоохранную работу?
— Нет, никакой работы. Просто ходим и собираем. Иногда Илья подрезает или лечит поврежденные деревья, он этому специально учился.

— Давно вы это делаете?
— Два года. Привыкли уже.

— С утра в воскресенье?
— Скорее днём: Илья любит поспать.

Я отчётливо представила себе эту картину. Чад от шашлыков, столики, машины, орущие колонки, женщины режут огурцы, мужчины вскрывают банки с пивом и бутылки с чем-то покрепче, бегают и визжат дети, лают собаки. Мимо и вокруг всего этого ходят два серьёзных высоких человека с чёрными мешками в руках и собирают в них мусор — банки, бутылки, пластик, туалетную бумагу. Собрали на этом участке — грузят мешок в машину и переезжают на следующий.

«Кто они такие?» — раздраженно думают взрослые.

Непосредственный ребёнок подбегает и спрашивает:

— Тетя, дядя, вы тут дворники?
— Нет, мы инженеры, — спокойно улыбаясь, отвечает Юля.

— А зачем же вы здесь?
— Чтобы было чисто и озеро могло дышать.

Юля говорила, что, поскольку люди часто ездят на пикники на одно и то же место, их уже узнают и называют «призраки с мешками».

* * *

Дети у Юли с Ильёй получились не сразу. Но в конце концов всё-таки родилась дочка, и я за них очень радовалась.

— Вот теперь, наконец, у них всё есть, и им не придётся… — смутно и незаконченно подумала я.

Потом, несколько лет спустя, я случайно увидела их фотографию в многотиражной газете «Метро». Они стояли полуотвернувшись, в руках у каждого — по чёрному мусорному мешку. Рядом стояла крошечная девочка в больших голубых перчатках. У неё в руках был мешок поменьше, с картинкой. Она смотрела прямо в камеру и улыбалась.

В заметке под фотографией двое других людей, мужчина и женщина, говорили:

— Мне всегда хотелось, но просто не приходило в голову как. У меня тоже есть рядом озеро. И я тоже стал это делать. Четыре часа в неделю — это каждый может себе позволить.

— Вам не обидно, что кто-то мусорит, а вы тратите свой выходной — убираете? — спрашивал корреспондент газеты.
— Нет. Каждый отвечает за то, что делает он сам. Главное — понимать, что ты делаешь именно то, что считаешь правильным.

Спустя ещё некоторое время мы встретились с Юлей.

— Ну как, — спросила я, — на озеро ездите?
— Ну разумеется, — пожала она плечами. — Все вместе, с дочкой и сыном. Он ещё мешок носить не может, но уже понимает, что такое мусор, и носит к сестре.

— Восемь мешков? — уточнила я.
— Шесть! — радостно улыбнулась Юля. — А недели три назад было всего пять!

— Постарели, снизили норму? — усмехнулась я.

— Нет, просто больше не было! Люди стали меньше мусорить. Мы видим: собирают аккуратно все своё и увозят. И деревья не ломают. И музыка больше так не орёт. И ещё дети тех, которые на пикниках, подражают нам: берут мешки, ходят и сами собирают мусор.

Я молча вскинула пальцы в знаке «виктория», и Юля повторила мой жест.

Каждый может.
И не обязательно быть радикалом.

© Катерина Мурашова